Они с отцом добрались до этого куклоса уже на исходе зимы. Дорога оказалась трудной. Дважды они чуть не погибли. Первый раз, когда в гольцах попали в сильный буран и потеряли всех лошадей и все снаряжение. Даже охотничий арбалет отца. Слава богу, весь запас соли и сушеного чеснока отец нес на себе. А второй, когда отцу на протяжении двух недель не удалось добыть ни кусочка мяса. Они тогда совсем обессилели от голода. И выжили только чудом: еле передвигавший ноги Уимон рухнул в сугроб, его руки случайно нащупали что-то еще более холодное, чем снег. Это была заледеневшая тушка дикого голубя. Закостеневшие на морозе крылья птицы были раскинуты в стороны. Значит, голубь умер прямо в полете. Мяса в этой птице, которая обессилела от голода ничуть не меньше, чем они, почти не было, но отец насобирал хвороста и сварил бульон, которого им хватило на два дня. А на третий отец сумел подбить камнем пару зайцев-зимников.

Родной куклос встретил их мертвой тишиной. Барьер был почти полностью засыпан снегом, им стало ясно: проходами в Барьере не пользовались с начала больших снегопадов. Они все-таки подошли поближе и попытались покричать, хотя и не особо надеясь, что их кто-нибудь услышит. Когда до Барьера оставалось около десятка шагов, спрятанные под снегом стрекательные плети зашевелились и попытались развернуться навстречу угрозе. Но их движения были такими судорожными и неуклюжими, что Торрею и Уимону стало ясно: куклос необитаем, причем уже давно. Настолько давно, что даже Барьер, лишенный зимней подпитки от людей, начал постепенно отмирать. Для отца и сына это не стало неожиданностью. Уж очень важна была та, осенняя, столь трагически прервавшаяся охотничья экспедиция. Возможно, что их родичи не пережили уже прошлую зиму. Но пока есть надежда, человек упорно продолжает верить в лучшее. Может быть именно поэтому они так и не свернули ни на одну встретившуюся им тропу, ведущую к другим куклосам. Теперь надеяться было не на что. Уимон сел в сугроб, зачерпнул рукавицей горсть снега и утер вспотевшее лицо. Торрей еще раз окинул взглядом опустевшее родное гнездо, а затем, вскинув на плечо охотничье копье, молча двинулся обратно по тропе. Нужно было искать новое пристанище.

До того как они нашли куклос, где их наконец согласились приютить, им пришлось пройти еще четыре. И везде, несмотря на то что они сохранили свои идентификационные номера, им отказали в крове. В куклосах не просто не любили чужаков. Их боялись и смертельно ненавидели. Ну откуда, скажите, могли бы взяться приблудные, если всю жизнь куклосов определяли мудрые Контролеры? Даже если по тем или иным причинам какой-то из куклосов прекращал свое существование, из Енда поступали распоряжения, в которых были указаны все, кого требовалось разместить на новом месте. Но ЭТИ взялись неизвестно откуда. Так что они не имели никакого права ни на убежище, ни на сострадание. С каждым отказом Торрей становился все мрачнее и мрачнее, но ничего поделать было нельзя. Впрочем, за эти несколько месяцев они уже настолько свыклись с жизнью в лесу, что Уимон даже находил в этих отказах некоторый повод для радости. За прошедший год он вытянулся и окреп. И хотя по-прежнему вряд ли смог бы выделиться среди сверстников особой силой или выносливостью, однако сейчас его немощь уже была не столь заметна. Да и отец давно не бросал на него раздраженных взглядов. Лесное кочевье мальчику начинало нравиться.

Однажды вечером они сидели у костра. Ужин был сытный. Торрею удалось поймать в ручье пяток рыбин, а Уимон раскопал несколько еще крепких прошлогодних корнеплодов дикой моркови. От костерка шел жар, языки пламени тянулись вверх, по лесу разносился треск горящих сучьев. Мальчик смотрел на огонь. Отец сосредоточенно обжигал на огне конец ошкуренного дубового сука. Он срезал его около двух недель назад и каждый вечер осторожно подсушивал над углями. А сегодня решил, что пришло время заняться наконечником. Его старое охотничье копье пришло в негодность. Пока они обходились пращой и силками, но в воздухе уже пахло весной. А значит, проснутся медведи и лес станет гораздо более опасным.

Уимон помешивал похлебку, когда отец внезапно выпрямился и повернул голову. Мальчик насторожился. Они молча прислушивались: шум и треск ломаемых сучьев, злобное рычание. Отец вздрогнул и, повернувшись к мальчику, резко выдохнул:

— Шатун…

Мальчик побледнел, оба понимали, чем для них может окончиться столкновение с проснувшимся не в свою пору, озлобившимся и голодным медведем. Отец с отчаянием поднес к глазам сук. Наконечник заметно сузился, но до рабочего острия ему было еще далеко. Рев раздался снова. Но сразу же за ним послышались испуганные крики. Торрей и Уимон переглянулись, и мальчик решительным жестом вытащил из костра горящую ветку.

Первыми к костру подбежали четверо мужчин. Двое из них тащили на плечах третьего, а четвертый, с охотничьим арбалетом, припадал на левую ногу и все время оглядывался. Медведь появился почти сразу за ними. На поляне он остановился, озадаченный увеличением числа своих двуногих мишеней, но тут Уимон с размаху хлестнул его по морде горящей веткой. Медведь взревел и попятился. Торрей быстро перекинул недоделанное копье в левую руку и, выхватив из костра еще один горящий сук, хлестнул зверя по морде. Медведь снова попятился. Еще пара ударов — и медведь, глухо ворча, начал разворачиваться, собираясь поискать другой объект для того, чтобы выразить свое раздражение, но тут раздался звон тетивы. Медведь взревел, попытался лапой зацепить арбалетный болт, торчащий у него из шеи, и в ярости взвился на дыбы. Торрей отчаянно вскинул недоделанное копье и, вонзив его в широкую медвежью грудь, упер тупой конец в землю и навалился на него всем телом. Медведь заревел и, попытавшись дотянуться до дерзкого двуногого, упал на копье всей тушей. Копье прогнулось, но заостренный наконечник наконец прорвал толстую звериную шкуру и скользнул внутрь между ребрами. От отчаянного рева зверя, казалось, осыпались шишки с елей. Копье слегка повело, но Торрей и бросившийся ему на помощь Уимон отчаянным рывком выпрямили прогнувшееся и уже трещавшее древко. Зверь прянул назад, вырвав копье из их оцепеневших от напряжения рук, словно пытаясь убежать от вцепившейся в него боли. Но его лапы подогнулись, и он рухнул наземь, уронив голову в догорающий костер и подняв целую тучу искр.

Воцарилась оглушительная тишина. Люди ошарашено пялились на поверженного хозяина леса, все никак не веря, что схватка закончилась и они живы. От упавшей в костер медвежьей морды потянуло паленой шерстью, и этот запах наконец заставил их поверить в то, что страшный зверь мертв. Они облегченно переглядывались, но вдруг руки пришельцев, сжимавшие копья и арбалеты, вновь напряглись.

— Этот медведь наш.

Торрей пожал плечами:

— Берите, — безразлично наклонился над котелком и помешал похлебку. Мальчик тихо опустился рядом.

Гости не двигались:

— Кто вы такие?

Торрей осторожно заговорил:

— Наш куклос… погиб. Все умерли. Мы были на охоте, но попали в буран. А когда вернулись, то… никого не застали в живых.

Мужчины недоверчиво молчали. Потом раненый приподнялся на локтях и что-то прошептал товарищу на ухо. Тот молча выслушал и, кивнув, повернулся к отцу и сыну:

— Вы из куклоса?

Торрей кивнул. Раненый несколько мгновений напряженно размышлял, а потом заговорил сам:

— Покажите ваши идентификационные знаки.

Раненый внимательно рассмотрел знаки, извлеченные из недр теплой одежды:

— Похоже, ты говоришь правду, охотник. Тем более что я слышал о том, что в «Эмд орн Конай» один из охотников имеет желтые волосы. Вот только дело в том, что куклос «Эмд орн Конай» окончил свое существование не этой, а прошлой зимой. Как долго длился тот буран, который не позволил вам просить у Контролера милости убежища этим летом? Не можешь объяснить?

Несколько мгновений они бодались взглядами, но затем Торрей отвел глаза и глухо произнес:

— Это долго рассказывать.

Раненый подтянул руками ногу, устроил ее поудобней и демонстративно откинулся спиной на промерзший пень.